Заговор молчания, или русский Боккаччо

Пешком ради крайней бедности

Автором столь нашумевшей книги, или как сейчас говорят бестселлера, был Василий Кириллович Тредиаковский. Родился он в 1703 году в семье астрахан­ского священника со средним достатком. Неведомо как забредшие в этот город католические монахи — капуцины, приохотили его к латыни.

В 1722 году размеренное течение жизни Астрахани было нарушено: в город приехал Петр I, за ним — Дмитрий Кантемир, отец знаменитого сатирика, взявший с собой своего секретаря Ивана Ильинского. Беседы с Ильинским завораживали Тредиаковского, он грезит о науке, о новых возможностях, о заморских странах... И тогда юноша совершает отчаянный поступок — сбегает из отчего дома. Он держит путь в Москву, чтобы поступить в Славяно-греко-латинскую академию. Но пытливый ум Василия не удовлетворился академическими штудиями. Проучившись два года, в 1726 году он отправляется в Голландию, где некоторое время живет в Гааге у русского посла графа Гавриила Ивановича Головкина, впоследствии первого канцлера России. А затем пешком ради крайней бедности перебирается в Париж — место сосредоточения европейской науки и культуры того времени. Тредиаковскому и здесь везет: он находит благодетеля в лице русского посла во Франции князя Александра Борисовича Куракина и в течение трех лет служит его личным секретарем. В 1727 году Василий Кириллович поступает в Сорбонну и с головой уходит в изучение философии, истории и филологии. В 1730 году он возвращается в Россию. И в этом же году из-под его пера выходит «Езда в остров любви», которая вызвала эффект разорвавшейся бомбы.

«Декамерон» по-русски

«Езда в остров любви» была первой в России печатной книгой с новой, совершенно небывалой и немыслимой для той эпохи тематикой — о любовных отношениях между мужчиной и женщиной. Как сказали бы сейчас — «про это». Подобные вещи амурного толка тогда ходили только в списках, то есть переписанные от руки.

В то время как любовь к женщине считалась дьявольским наваждением и великим грехом, а сама женщина — орудием Сатаны, созданным для соблазна, в книге Тредиаковского любовь... воспевалась! В предисловии автор написал, что «сия книга есть сладкие любви». Литературное произведение представляло собой перевод любовно-галантной повести Поля Тальмана. Современники Тредиаковского назвали этот труд «алгеброй любви». Конечно, книга была далека от Камасутры, но для восемнадцатого столетия все равно являлась вызывающей. «Езда в остров любви» — это образец для усвоения и подражания, готовые формулы для выражения тех самых «чювствий», которые принес новый куртуазный век.

Книгу напечатали очень быстро, она раскупалась нарасхват, стала модной в светских кругах. Безвестный до того студент Тредиаковский тоже вошел в моду, сама императрица его обласкала, сделав придворным пиитом. К Василию Кирилловичу пришла слава, его ждало блестящее будущее...

Муж великого разума

В 1732 году Тредиаковский поступает в Академию наук в качестве переводчика. Молодого человека заметили, оценили его обширные познания в европейских языках и уже в 1733 году он становится исполняющим обязанности секретаря академии.

Работая над переводами, Тредиаковский все более уделяет внимание языко­знанию. Всю свою оставшуюся жизнь он был всецело предан идее совершенствования русского языка. Когда в 1734 году его зачислили в штат Академии наук, то он дал обязательство «...вычищать язык русский, пишти как стихами, так и не стихами». В 1735 году Тредиаковский выступает с программной речью, доказывая академикам необходимость реформы стихосложения, издания курса поэтики и подготовки полного словаря русского языка. К сожалению, последняя мечта Василия Кирилловича осуществилась только через 130 лет, когда в свет вышел «Толковый словарь живого великорусского языка» Владимира Ивановича Даля. По инициативе Тредиаковского при Академии наук учредили Российское собрание, основной целью которого стало «иметь тщание исправления русского языка».

Тредиаковский первым в отечественной литературе сменил проповеди-панегирики на чисто светские оды, опубликовав в 1734 году сочинение под названием «Ода торжественная о сдаче Гданьска». Также первым он изобрел «Новый и краткий способ к сложению российских стихов» (1735 год), представив в нем образцы сонета, рондо, мадригала и оды. Этим трудом ознаменовалась целая эпоха в русской поэзии. Тредиаковский был первым в нашей стране, кто начал изучать фонетический строй русского языка — в 1748 году он опубликовал «Разговор об ортографии».

Первый во многом... Недаром один из его современников, Николай Новиков, известный просветитель и издатель, однажды с восторгом отозвался о Василии Кирилловиче: «Сей муж был великого разума, многого учения, обширного знания и беспримерного трудолюбия».

Академические дрязги

Несмотря на огромную работоспособность, карьера Тредиаковского сложилась неудачно. В основном из-за сознательного старания немцев-академиков не допустить русских ученых в стены Академии наук. И больше всего этому содействовал секретарь канцелярии Иоганн Шумахер родом из Эльзаса. Лишь в 1745 году, когда президентом Академии наук был назначен Кирилл Григорьевич Разумовский, «русский вопрос» решился сам собой. Тредиаковского пожаловали в академики. Но формальное уравнение в правах с другими учеными не улучшило его положение. Нелады с Академией наук продолжались до 1759 года, то есть вплоть до ухода в отставку.

А в 1740—50 годах положение Василия Кирилловича усугубилось литературной борьбой с Ломоносовым, а вскоре — с Сумароковым и его учениками. Если о конфликте между «сыном помора» и Тредиаковским свидетельствуют кое-какие факты, то причина взаимной холодности с Сумароковым практически неизвестна. А разрыв их отношений произошел из-за шекспировского «Гамлета», точнее из-за его перевода, который был сделан Сумароковым в 1745 году. Качество этого труда вызвало резкую критику Тредиаковского. И было от чего: возмущал сам метод перевода, замена многих сцен на собственный вымысел, неправильное толкование иноязычных слов и неоправданная замена их на русские аналоги. Кстати, в начале 1960 года ученые-филологи и профессиональные переводчики московского Института иностранных языков досконально изучили историю с «Гамлетом». Вынесли вердикт: все доводы Тредиаковского были аргументированы и обоснованы.

Но в те времена Василию Кирилловичу не поверили. Молодежь его не понимала и откровенно смеялась над нелепой фигурой филолога-эрудита. Тредиаковский становится мишенью для эпиграмм, о нем стали говорить как о бездарном педанте. Да и в стенах Академии наук к нему стали относиться с пренебрежением. Академическое начальство, как немцы, так и свои, осудило за «сумнительность» произведения Тредиаковского — философскую поэму «Феоктия» (1750—53 гг.), стихотворное переложение «Псалтыри» (1754), перевод комедии Теренция «Евнух», — и отказалось печатать его труды. Они остались в рукописях. Враждебное отношение к некогда модному пииту усиливалось.

Казни подлежит всякий

Возможно, завистники припомнили опальному поэту и тот факт, что он в свое время сидел в застенках Тайной канцелярии. А попал туда Василий Кириллович по долгу своих же читателей. В одном из его стихотворений, в строчке «Да здравствует днесь Императрикс Анна», они увидели, что титул государыни напечатан «не по форме». Весь сентябрь и октябрь 1735 года шло следствие под началом графа Андрея Ивановича Ушакова, главы Тайной канцелярии. При допросе Тредиаковского следствие опиралось на знаменитый указ Анны Иоанновны от 10 апреля 1730 года, в котором говорилось: «...казни подлежит всякий, хулительными словами погрешивший против Величества».

В итоговой резолюции по делу поэта Ушаков написал: «...оное слово латин­ское, и протчия к тому резоны показал». Да, весь сыр-бор разгорелся из-за слова «Императрикс», которое по невежеству или по злому умыслу доносчики посчитали непристойным и «поносным». Пожалуй, это один из редчайших случаев, когда «повредитель интересов государственных» вышел на свободу из стен Тайной канцелярии целым и невредимым, а не был сослан в Сибирь на житье вечно».

«Я себя потешил...»

Тредиаковскому также могли бы припомнить и историю с обер-егермейстером Волынским, которую бедный Василий Кириллович всеми способами старался забыть...

Приближенность к царскому двору требовала определенных правил. По всей видимости, это для Тредиаковского было в тягость. Императрица видела в нем только «стихоплета», поручая написать публичные «орации» или оды «к случаю». Однажды поэт вызвал гнев государыни своими стихами, за что получил «всемилостивейшую оплеушину». Конечно, такое положение дел позволяло и другим относиться к Василию Кирилловичу в том же духе.

В 1740 году, в честь победы русских войск над турками, в Петербурге состоя­лись грандиозные торжества. В январе 1740 года Анне Иоанновне поднесли подписанный султаном мирный договор. Любимец императрицы, заведующий царскими охотами, обер-егермейстер Артемий Петрович Волынский решил ради такого случая порадовать свою благодетельницу. Он организовал потешную свадьбу между князем-шутом Михаилом Голицыным и шутихой калмычкой Авдотьей Бужениновой. Для новобрачных построили здание, где все предметы были сделаны изо льда. Этот «куриоз» вошел в историю как Ледяной дом.

Сочинение торжественных и приветственных од было поручено Тредиаковскому, который и читал свои вирши на свадьбе. Но во время празднеств произошло то, что и послужило импульсом к дальнейшему уничижению поэта в глазах современников и потомков. Истинная картина случившегося была искажена. Замалчивание причин конфликта породило массу нелепых слухов и домыслов, а сокрытие документов в недрах архивов Тайной канцелярии привело к ложной исторической оценке Тредиаковского по прошествии сотен лет.

4 февраля 1740 года, в канун свадьбы шутов, Тредиаковского поздно вечером вызвали в Кабинет министров, что привело его в «великий страх». Однако вместо казенного учреждения его вдруг привезли к Волынскому. Тредиаковский так был раздосадован этой злой шуткой, что сказал об этом прямо кабинет-министру. А тот, возмутившись дерзостью холопа, в «гневе бил пиита по щекам и бранился». Справедливая жалоба Василия Кирилловича на поведение Волынского вызвала только озлобление со стороны последнего. Увидев его на следующий день в присутственном месте и прознав о цели прихода, Волынский отдает приказ отвезти поэта «под караул». А потом, придя в караульное помещение, самолично, «с великою яростию» он сорвал с Тредиаковского шпагу, разорвал на нем одежду и приказал избивать палками. Всего было нанесено около ста (!) ударов.

Через некоторое время несчастного выпустили с «караула», напоследок поддав еще с десяток ударов. Среди причин, вызвавших такой приступ злобы к поэту, могла оказаться и басня Василия Кирилловича «Самохвал», в которой Волынский увидел себя. Хвастовство и спесь его были широко известны.

Тредиаковского настолько сильно избили, что ему пришлось пройти медицинское освидетельствование. По приказу президента Академии фон Корфа обследование провел академик Дювернуа. Тредиаковский был чуть жив, поэтому ему пришлось составить завещание. А когда он более или менее оправился от побоев, то подал рапорт о случившемся в Академию наук. На что его мучитель спокойно заметил: «Пусть за это на меня хотя и сердятся, да я себя потешил и свое взял». Поневоле вспомнишь слова знаменитого юродивого того времени. Тихон Архипович мудро говаривал: «Нам, русским, не надобен хлеб — мы друг друга едим и с того сыты бываем».

Через полгода звезда Волынского закатилась. Впавший в немилость, он был обвинен в измене трону, пытан на дыбе и казнен 27 июня 1740 года. Ему вырезали язык, а затем четвертовали. Императрица «смягчилась», помня о заслугах кабинет-министра — первоначально его должны были посадить на кол...

Лицо мученика

Со временем истинные причины конфликта между любимцем императрицы и ее придворным пиитом забылись. И хотя Тредиаковскому пожаловали 360 рублей и компенсировали ущерб, нанесенный побоями, молва упорно винила его в случившемся. А кто-то даже видел его на лобном месте якобы ругавшегося над головою Волынского и произнесшего: «Попру пятою главу врага моего». А когда вскоре Тредиаковский получил кафедру элоквенции (красноречия), досужие умы сделали из этого «очевидные» выводы. Учитывая, что убиенный Волынский никогда не скрывал своего недовольства по поводу «онемечивания» России (кстати, на эшафот его возвело немецкое окружение императрицы), то случай с рапортом Тредиаковского об имевшем место избиении, виделся совсем в ином свете.

Припомнили поэту и то, что он постоянно общался с немецкими учеными и что переводы панегирических од Анне Иоанновне он делал со стихотворений двух профессоров-немцев Юнкера и Штелина.

Почти век спустя вышел роман Ивана Лажечникова «Ледяной дом», и Тредиаковский был там изображен в самом неприглядном свете. Защищать его пришлось Александру Сергеевичу Пушкину. Он очень ценил поэта и говорил, что «изучение Тредиаковского приносит мне более пользы, нежели изучение наших старых писателей». В своем письме Ивану Лажечникову от 3 ноября 1835 года Пушкин дает отповедь этим наветам: «За Василия Тредиаковского, признаюсь, я готов с вами поспорить. Вы оскорбляете человека, достойного во многих отношениях уважения и благодарности нашей. В деле же Волынского играет он лицо мученика. Его донесение Академии трогательно чрезвычайно. Нельзя читать без негодования на его мучителя».

Но, к сожалению, и Александру Сергеевичу Пушкину не удалось реабилитировать Тредиаковского. В литературных кругах, да и не только в них, сложилось стойкое предубеждение к жизни и творчеству этого человека — настоящий «заговор молчания». А вот почему — это остается тайной. И сегодня о Тредиаковском написано очень мало. Две самые знаменитые энциклопедии нашей страны — Большая советская и Малая литературная — посвятили ему всего несколько строк. А наследие поэта серьезно анализировалось лет шестьдесят назад.

Тредиаковский, пожалуй, самая изолированная фигура в русской словесности. После своей отставки, в 1760-х гг., он еще пытается заниматься литературной деятельностью, переводит «Всемирную историю» Роллена, печатается в академическом журнале «Ежемесячные сочинения к пользе и увеселению служащие» наряду с Сумароковым и Ломоносовым. В 1766 году находит силы издать на русском языке роман Фенелона «Приключения Телемака», опубликовав его под названием «Тилемахида». Кстати, он разработал особый русский гекзаметр, которым позднее воспользуются Гнедич и Жуковский.

Но сил становится все меньше. Злой рок преследует поэта: он трижды погорел. Усилилась нужда. 6 августа 1768 года его не стало. Незадолго до смерти Тредиаковский произнес: «Исповедаю чистосердечно, что после истины ничего другого не ценю».

Так не пора ли и нам узнать истину об этом удивительном человеке?

Владимир ФИЛЮРИН